Ура. Дописал свой синонимайзер.

В понедельник 13 мая 1876 года в третьем часу пополудни, в день по-весеннему свежий и по-летнему теплый, в Александровском саду, на глазах у многочисленных свидетелей, случилось безобразное, ни в какие рамки не укладывающееся происшествие.
По аллеям, среди цветущих кустов сирени и пылающих алыми тюльпанами клумб
прогуливалась нарядная публика - дамы под кружевными (чтоб избежать
веснушек) зонтиками, бонны с детьми в матросских костюмчиках, скучающего
вида молодые люди в модных шевиотовых сюртуках либо в коротких на английский
манер пиджаках. Ничто не предвещало неприятностей, в воздухе, наполненном
ароматами зрелой, уверенной весны, разливались ленивое довольство и отрадная
скука. Солнце припекало не на шутку, и скамейки, что оказались в тени, все
были заняты.
На одной из них, расположенной неподалеку от Грота и обращенной к
решетке, за которой начиналась Неглинная улица и виднелась желтая стена
Манежа, сидели две дамы. Одна, совсем юная (пожалуй, что и не дама вовсе, а
барышня) читала книжку в сафьяновом переплете, то и дело с рассеянным
любопытством поглядывая по сторонам. Вторая, гораздо старше, в добротном
темно-синем шерстяном платье и практичных ботиках на шнуровке,
сосредоточенно вязала нечто ядовито-розовое, мерно перебирая спицами. При
этом она успевала вертеть головой то вправо, то влево, и ее быстрый взгляд
был до того цепким, что, верно, от него никак не могло ускользнуть
что-нибудь хоть сколько-то примечательное.
На молодого человека в узких клетчатых панталонах, сюртуке, небрежно
расстегнутом над белым жилетом, и круглой швейцарской шляпе дама обратила
внимание сразу - уж больно странно шел он по аллее: то остановится,
высматривая кого-то среди гуляющих, то порывисто сделает несколько шагов, то
снова застынет. Внезапно неуравновешенный субъект взглянул на наших дам и,
словно приняв некое решение, направился к ним широкими шагами. Остановился
перед скамейкой и, обращаясь к юной барышне, воскликнул шутовским фальцетом:
- Сударыня! Говорил ли вам кто-нибудь прежде, что вы невыносимо прекрасны?
Барышня, которая и в самом деле была чудо как хороша, уставилась на
наглеца, чуть приоткрыв от испуга земляничные губки. Даже ее зрелая
спутница, и та опешила от столь неслыханной развязности.
- Я сражен с первого взгляда! - фиглярствовал неизвестный, вполне,
впрочем, презентабельной наружности молодой человек (модно подстриженные
виски, высокий бледный лоб, возбужденно горящие карие глаза). - Позвольте же
запечатлеть на вашем невинном челе еще более невинный, совершенно братский
поцелуй!
- Зударь, да вы зовсем пьяный! - опомнилась дама с вязанием, причем
оказалось, что говорит она с характерным немецким акцентом.
- Я пьян исключительно от любви, - уверил ее наглец и тем же
неестественным, с подвыванием голосом потребовал. - Один-единственный
поцелуй, иначе я немедленно наложу на себя руки!
Барышня вжалась в спинку скамейки, обернув личико к своей защитнице. Та
же, невзирая на всю тревожность ситуации, проявила полное присутствие духа:
- Немедленно убирайтесь фон! Вы зумасшедший! - повысила она голос и
выставила вперед вязанье с воинственно торчащими спицами. - Я зову
городовой!
И тут случилось нечто уж совершенно дикое.
- Ах так! Меня отвергают! - с фальшивым отчаянием возопил молодой
человек, картинно прикрыл рукою глаза и внезапно извлек из внутреннего
кармана маленький, посверкивающий черной сталью револьвер. - Так стоит ли
после этого жить? Одно ваше слово, и я живу! Одно ваше слово, и я падаю
мертвым! - воззвал он к барышне, которая и сама сидела ни жива, ни мертва. -
Вы молчите? Так прощайте же!
Вид размахивающего оружием господина не мог не привлечь внимания
гуляющих. Несколько человек из числа тех, что оказались неподалеку, - полная
дама с веером в руке, важный господин с анненским крестом на шее, две
институтки в одинаковых коричневых платьицах с пелеринами - замерли на
месте, и даже по ту сторону ограды, уже на тротуаре, остановился какой-то
студент. Одним словом, можно было надеяться, что безобразной сцене будет
немедленно положен конец.
Но дальнейшее произошло так быстро, что вмешаться никто не успел.
- Наудачу! - крикнул пьяный (а может, и сумасшедший), зачем-то поднял
руку с револьвером высоко над головой, крутанул барабан и приложил дуло к
виску.
- Клоун! Пшют гороховый! - прошипела храбрая немка, обнаруживая неплохое
знание разговорной русской речи.
Лицо молодого человека, и без того бледное, стало сереть и зеленеть, он
прикусил нижнюю губу и зажмурился. Барышня на всякий случай тоже закрыла
глаза.
И правильно сделала - это избавило ее от кошмарного зрелища: в миг, когда
грянул выстрел, голова самоубийцы резко дернулась в сторону, и из сквозного
отверстия, чуть повыше левого уха, выметнулся красно-белый фонтанчик.
Началось нечто неописуемое. Немка возмущенно поозиралась, словно призывая
всех в свидетели такого неслыханного безобразия, а потом истошно заверещала,
присоединив свой голос к визгу институток и полной дамы, которые издавали
пронзительные крики уже в течение нескольких секунд. Барышня лежала без
чувств - на мгновение приоткрыла-таки глаза и немедленно обмякла. Отовсюду
сбегались люди, а студент, стоявший у решетки, чувствительная натура,
наоборот бросился прочь, через мостовую, в сторону Моховой.