Интернациональная пьянка

– Скотч, джентльмены – это не просто напиток. Это уникальный антидепрессант, мощнейший источник трудоспособности, первое средство от бессонницы! – подтянутый тридцатилетний американец, подхватил со стола широкий стакан с янтарной жидкостью, позвенел кубиками льда и картинно пригубил, сделав микроскопический глоток. – Можно сказать, что благодаря виски возникла и процветает наша нация!

– А как по мне, так сивуха сивухой, – ехидно заметил седой крепыш с крупным алмазом на пухлом пальце, – И вообще, говно это ваше виски. От него наутро голова, как кадушка, и выхлоп такой, что гаишники пьянеют. Да и не ваше оно вовсе, не свисти. Вот водка – вот это вещь. Чистый продукт, никаких примесей, расслабляет, веселит, снимает стресс и вообще, у нас водка – это действительно двигатель нации.

Русский уверенно и властно, оглядев присутствующих совершенно трезвым тяжелым взглядом, выхватил из батареи бутылок запотевшего «Смирнова» и небрежно, почти не целясь, плеснул себе водки. Вязковатая ледяная жидкость тугой струёй ударила в рюмку, но ни капли не пролилось на белоснежную скатерть. Верх мастерства – успеть поднять горлышко вовремя, не раньше и не позже, чтобы наполнить рюмку и одновременно не пролить ни капли.

Усмехнувшись, русский водрузил бутылку на место, еще раз осмотрел присутствующих и быстро опрокинул в утробу. Лишь на мгновение мелькнули коронки из желтого металла и быстро, точно затвор «Калашникова», сработал кадык – вверх-вниз, готово.

– Друзья, я рекомендую попробовать этот сорокалетний коньяк! – нарушил паузу месье в розовом пиджаке в мелкую клетку. – Стоит почувствовать этот букет, это многообразие оттенков, это незабываемое послевкусие, сиу, сиу, – француз говорил, и одновременно отхлебывал из широкого бокала, – настоящий французский коньяк – вот это действительно достойный напиток!

– Настойка на клопах этот твой Хенесси, камрад, – лениво потянулся русский, – Без обид, братан. У меня от него изжога, хе-хе, – повторив трюк со «Смирновым», пухлая грабля с пятикаратным брильянтом плотоядно потянулась к блюду с жареными перепелами.

Слово взял итальянец.

– Бонжорно, сеньоры. Я не понимаю, о чем вы спорите. У каждого напитка – свои сильные стороны. Коньяк хорош с сигарой, виски – на деловой встрече, водка…

– Водка хороша и с куревом, и с поревом, ву-ха-ха! – перебил сеньора захмелевший русский, – всё, всё, молчу-молчу.

– Так вот, сеньоры. Граппа – истинно мужской напиток. Граппа будоражит кровь, пробуждает желание. Граппа – чистейший виноградный продукт, национальная гордость моей страны. Пейте граппу, сеньоры, салют! – уроженец Милана торжественно поднес к губам и быстро выпил до дна малюсенькую рюмочку крепчайшей ароматной граппы.

– Слушай, не позорься и будь мужиком, друг, - трезвый русский подмигнул, цыкнул зубом и толкнул итальянцу стакан, – пей из нормальной посуды, а не бабскими порцайками, ву-ха-ха!

Четверо за столом мало ели, много пили и спорили до хрипоты. Каждый патриотично ратовал за свой национальный напиток. По очереди они демонстрировали, как нужно пить коньяк, водку, виски, текилу и ром. Потом пробовали сакэ, кальвадос, кокосовый самогон с острова Бали, настойку на змеиной коже из Шанхая и абсент, и единодушно признали все это говном.

Русский распахнул дверь уборной и скривился: прямо на белоснежном кафельном полу сидел американский джентльмен и протяжно блевал в биде. Причем блевал он не как все нормальные люди, а сбоку, как-то застенчиво, но довольно громко.

– Тьфу, мерикосы, даже рыгать толком не умеют! – философски изрек русский, отливая в умывальник. Дело в том, что на унитазе сиротливо спал, посапывая и бормоча, француз.

– Еще один клоун, – цыкнул зубом россиянин, – «коньяк-коньяк», вот тебе и коньяк. Говорил же, наша настойка «Рябинушка» и та лучше. Хоть жвачками пахнет, а не клопами.

В дверь робко постучали. Русский, единственный способный держаться на ногах, открыл.

– Рум сервис, – пролепетал худощавый негр в униформе, – ваш ужин, сэр!

– Проходи, – словно старому знакомому, бросил русский.

– А знаешь, Алёшка…

– Я не Алёшка, сэр, – робко возразил Алекс Форстайл, уборщик номеров.

– Тут пять тысяч баксов, согласен на Алёшку? – русский метнул на стол тощую пачку купюр.

– Сэр, вы и так уже облагодетельствовали меня, даже более чем. – за три часа общения со странным русским джентльменом Алекс получил более чем семьдесят тысяч долларов новенькими стодолларовыми купюрами.

– Так вот, Алёшка. Знаешь, почему мы, русские, победим кого угодно, хоть вас, амеров, хоть инопланетян, хоть черта в ступе?

– Не знаю, сэр. Потому что вы сильные и злые?

– Да, мы сильные и злые. А почему? – русский налил себе водки. Пить рюмками ему уже надоело, и он перешел на объемистый стакан для виски. Крякнув и занюхав рукавом, он отломил малюсенький кусочек черного хлеба и ловко метнул его в рот. Сверкнули золотые коронки, передернулся затвор кадыка, нехитрая закуска исчезла в массивной утробе.

– Так вот, Алёшка. На моих заводах в Норильске работает двадцать тысяч человек. Они получают по триста долларов в месяц и счастливы. Они живут в говне, они едва сводят концы с концами, но ежедневно приходят на работу, пашут до седьмого пота, оставляют здоровье в горячих цехах, дышат ядовитыми испарениями.

– Как же так, сэр? Вы такой щедрый джентльмен…

– А вот в чем штука. Мой предшественник платил рабочим по тысяче долларов. Они требовали прибавки. Он поднял зарплаты на 200, потом еще на 200 долларов, а им все мало. Он строил детские сады и школы, бесплатные больницы, посылал их в лучшие санатории, а они требовали еще и еще. Однажды они устроили очередную забастовку, а когда он приехал на завод, чтобы разобраться с их требованиями, озверевшая толпа смяла охрану и разорвала его на части. Представь, в гроб вместо солидного покойника положили кое-как сшитые вместе ошметки – руки, ноги, голову. После этого завод купил я, и первое, что сделал – снизил зарплату в пять раз. И никаких премий. Теперь на заводах тишь да гладь, рабочим некогда считать мои деньги, они заняты выживанием. Но попробуй сейчас сказать про меня плохое слово – порвут. Ибо кроме моих заводов работать больше негде.

Так вот, Алёшка, умные люди у нас давно смекнули, что чем хуже живется народу, тем он сплоченнее он становится. Сплоченнее и жизнеспособнее. Мы сильны в несчастье, и слабеем в роскоши.

– Я понял, сэр: русские – как американские индейцы: когда в эту страну пришли белые, коренные жители были слабыми и разобщенными, а из-за притеснений сплотились и пошли на них войной.

– Ну, что-то типа этого. Только мы – все же не индейцы, у нас вместо томагавков пушки и ракеты имеются, – русский подмигнул и налил себе водки.

За окном роскошного президентского люкса забрезжил рассвет. Из сортира раздался протяжный стон. Через минуту оттуда выполз бледный, как стена американец. Всклокоченный и небритый, сегодня он даже отдаленно не походил на вчерашнего лощеного джентльмена. Трясущимися руками амер схватил со стола вазу и принялся жадно пить. Вода текла по подбородку, на измятую рубаху, падала на пол. Торчавшие из вазы белые розы мешали пить, кололись и лезли в глаза, но жажда была сильнее.

– Смотри, Алёшка, какой жалкий твой соотечественник. И всего-то вечер пьянки, а уже потерял человеческое обличье. У нас любой старшеклассник после недельного загула с водкой и девками пойдет и сдаст экзамены, вот такие мы, русские.

Вот и настала пора прощаться. В номере царил разгром и вялое копошение. Кое-как гости привели себя в порядок и по требованию русского друга присели на дорожку.

– Я предлагаю тост! – поднялся сибиряк, – за дружбу и сотрудничество!

Все пили кока-колу, кофе, минеральную воду. И с нескрываемым ужасом следили, как полный стакан качественной водки плавно вливается в могучую луженую глотку.

– Аххх, хорошо! Ну что, касатики, будем прощаться? – друзья синхронно закивали. Всем хотелось побыть в одиночестве. Всем было плохо. Всем, кроме русского. Странным образом ему удалось побриться, умыться, причесать седые редеющие волосы. Костюм с иголочки, галстук и сверкающие лакированные штиблеты подтверждали: да, действительно, этот народ не победит никто: ни американцы, ни инопланетяне и ни черт в ступе.