Бесконечный поток (под)сознания

Тут литературное…

Есть у меня мысль одна, вот только сомневаюсь. Хочу сделать что-то типа «ЖЗЛ» или «ЖОП» (жизнеописание) по типу коротких зарисовок в стиле Хармса (конечно, не полное копирование, ибо слаб, но нечто приблизительно похожее). Возможность писать — ежедневная и безотлагательная, тем более, что контекст предполагает в себе комический абсурд, что, по-моему, совсем несложно.

Так вот, станут ли читать сие? Будут ли кому интересны эти сомнительные миниатюры?

На ваш суд:

Конфеты

Тимофей Вилларионович Пилюлин любил конфеты. Бывало, спрячешь от него коробку, так изведется весь, все подушки в доме раскидает, все вещи разнесет по углам. Потом сядет у комода, грустный такой, и смотрит в одну точку. Видно, нет человеку счастья. Пожалеешь его, достанешь коробку из-за шкафа, отдашь ему. Ох и глазки его горят, и плачет он, и смеется. Ну право, как дитя малое. И откуда у него это? Сроду в конфетах скудости не испытывал, уж пресытился бы весь, ан нет, знай одно — в конфетах счастье. Видно, бабка в детстве наколдовала над ним. Ну да пусть. Любовь к конфетам не такой уж грех, сколь легкое наказание привычкой. Тимофей Вилларионович человек добрый, а потому ему позволительна такая привычка к слабости. Однажды шли с ним по улице, так вы не поверите, нашли конфету. Нет, в то, что мы нашли конфету, вы, конечно, поверите. Но вряд ли вы согласитесь с тем, что я вам скажу далее. Тимофей Вилларионович, не стыдясь, не краснея, присаживается возле нее. Берет ее за краешек своими ухоженными розовыми пальчиками, разворачивает ее при всех. Ну ладно, подумали тут некоторые, просто посмотреть хочет. А вместо того, чтобы облюбовать предмет своего обожания да бросите его прочь, Тимофей Вилларионович впихнул ее себе в рот и как ни в чем не бывало встал и пошел себе дальше, отстукивая тростью по мостовой, как делал это двумя минутами раньше. Вот она, непримиримая сила привычки!

_____________________________________________________

Ковыряние в зубах

А вы знаете, что Тимофей Вилларионович Пилюлин любил поковырять в зубах после еды? Да-да, отвернется ото всех, чтобы не портить аппетиту, когда сам уже наелся, а другие пока за трапезой. Положит ногу на ногу, достанет плоский коробок, который всегда носил на груди, достанет оттуда зуботычку и давай себе наяривать в глазированной поверхности порядком порыжевшей эмали. Да замечтается при этом, запутается в облаках собственной мысли так, что, бывало, ненароком отрыжку выпускал. И все бы ничего, и мы люди понимающие и привыкшие к его слабостям, но сам Тимофей Вилларионович оконфуживался при этом страшно. Краснел он больше чем отварной рак. Пузырился как карась и посапывал от смущения, да все порывался уйти в сад, или в какое другое место. Да мы бы и не прочь его отпустить, наелся человек, слабость допустил, оконфузился и хочет уединиться в стыду своем. Да и тут осечка выходит: не может Тимофей Вилларионович бросить нас, стыдно ему гостей без своего присутствия оставлять. А то, что секундой раньше сидел к нам спиной, то ему и во внимание не встало. Но посидит Тимофей Вилларионович немножко, спадет с него краснота маковая, набредет мысль до очередного облачка, и опять, глядим, рука потянется к груди, туда, где коробок с зуботычками висит. Все-таки забавный он у нас, этот Тимофей Вилларионович.

_____________________________________________________

Градусник

Однажды Тимофей Вилларионович Пилюлин прихворал. Сначала кашлять начал, вроде как осторожно, с прицеливанием, потом разразился насморком и под конец свалился с температорой в кровать. Но до этого случилось у нас с ним одно приключение. А дело все в том, что мы градусник потеряли. А Тимофей Вилларионович страсть как верил в градусник. Вот пока температуру ему не замеришь, все он на ногах стоит, хоть сто капель пота с лица снимай. Тужится весь, видно, что в ногах силы нет и тело покоя ищет, так ведь нет же — все в разговоры пускается праздные: о погоде, о скачках, о хромом Илюшке, что намедни с соседской собакой учудил. И как мы его не просили до постели прилечь, все он нам одно в ответ: «Градусник потерял. А без градусника какой же я болец? У меня все хорошо, и температуры нет, и чувствую я себя прекрасно. Вы, вот, лучше послушайте, что я вам про Андрюшку-то расскажу…» И ни в какую он не хотел болеть против градусника. Ну мы-то люди благородные и душой за его состояние страдаем и видим, что долго такой словесный марафон Тимофей Вилларионович выносить не станет, а того и гляди, что свалится подле нас совсем бездыханный. Чтобы этого недоразумения не допустить стали мы везде градусник искать. Искали его на кухне, среди банок с вареньем, искали в кладовой, где также стояли банки с другим варевом, искали его даже в конюшне — до того мы весь дом на уши подняли. И все искали вместе с нами, а Тимофей Вилларионович все ходил следом и сетовал но то, что мы не хотим его слушать и обижаем своим невниманием. Сдались мы было, уж у самих самочувствие взыграло, того и глядим рядом с Тимофеем Вилларионовичем ляжем. Сели и сидим с осоловелыми глазами и смотрим на Тимофея Вилларионовича, как он нам про лошадку бурую, свою любимицу, стал рассказывать. А кончилось все тем, что сын дворового, тот самый Андрюшка, про которого нам Тимофей Вилларионович рассказывал, пока мы градусник искали, нашел хозяйский градусник в коробке из-под конфет в спальне у Тимофея Вилларионовича. Тимофей Вилларионович очень любил эту коробочку и по окончанию в ней конфет стал складывать в нее самые дорогие ему вещи. По наивности характера своего, коробочку прятал в комод, а по слабости памяти своей всегда про нее забывал. Вот такое вот сельское приключение у нас однажды произошло, которое чуть было не погубило здоровье нашего Тимофея Вилларионовича.

_____________________________________________________

Циркуль

Тимофей Вилларионович Пилюлин страсть как любил астрономию. Но больше той науки была у него приверженность к металлическому циркулю из деревянного футлярчика, который, как и многие другие вещи, Тимофей Вилларионович хранил в комоде. Бывало, придем к нему на чашку чая, а он уже сидит над картой звездного неба и циркуль рядом. Не достает его пока, нас дожидается. Садимся мы, значит, вкруг этой карты и начинаем с товарищем вес планет да скорость их вращения подсчитывать с краю листа. А у Тимофея Вилларионовича уж руки чешутся. Больно не любил он математики, и цифры разные его только расстраивали вместе с неспокойным его пищеварением. И так Тимофей Вилларионович коробочку с циркулем положит и эдак, и все ерзает на месте да расчеты наши сбивает с толку, якобы случайно локтем цифру смазав на листе. Но мы-то прекрасно понимаем, с чего это у него такое движение началось. Тогда Петр Сергеевич, товарищ наш по карте, говорит: «А почему бы нам не измерить расстояние между Клясторием и Анфибрахой? Очень меня интересуют эти понятия и в особенности — расстояние между ними». Тут уж в роль вступает Тимофей Вилларионович. Его миссия значительна — он теперь судья и вершитель всего мирового пространства, расположенного у нас на столе. С торжественным видом достает он из футлярчика свой металлический циркуль с острыми коготками. При этом у него всегда на чуть-чуть высовывается язычок изо рта, видимо, оттого, что это действо для него первосвященно и все внимание уделяется ему, не отвлекаясь на такие мелочи как состояние внешнее и окружающее. И вот, благоговейно раздвинув ножки циркулю и с прищуром осмотрев его пиковые окончания, Тимофей Вилларионович кладет одну ножку циркуля к точке на карте, обозначающей Клясторий, и даже как будто печально, но вместе с тем аккуратно и внимательно следя за плавностью движений, кладет вторую ножку циркуля прямо у края Анфибрахи. Затем отрывает циркуль от карты и бережно, как носовой платок, прикладывает циркуль на линейку, где мы все трое с удовольствием отмечаем расстояние в двенадцать сантиметров и еще четыре коротких деления. Больше всех сияет Тимофей Вилларионович. Мы же с товарищем через какое-то время теряем интерес к астрономии и увлекаемся чаем за весьма отвлеченной беседой. Меж тем как Тимофей Вилларионович остается предан делу астрономии и все также, с аптекарской аккуратностью, прикладывает и отрывает циркуль от бумаги. Затем и самому Тимофею Вилларионовичу становится скучно, он бросает абы как циркуль на футляр и бежит вместе с нами в сад, где мы по очереди залазаем на дерево и кидаем оттуда зелеными яблоками.

_____________________________________________________

Так вот, имеет место быть? Или стоит пока отбиться от этого дела, читать дальше и оттачивать слог до уровня?

С уважением,

который Малашкин.